- Активность
- 36
[FLOATL=left][TABLE="width: 250"]
[TR]
[TD]
[/TD]
[/TR]
[/TABLE]
[/FLOATL]Отца пускают поговорить со мной через решетку. Он бледен. Плохо выглядит. У него осунувшееся лицо. Он выглядит каким-то ... маленьким и беспомощным. По одному его виду я догадываюсь, что дела мои плохи. Словно бы извиняясь, он говорит, что сегодня - воскресенье, и что пока он не смог никого найти, но делает все возможное. Спрашивает, что мне принести. Я, первым делом, прошу предупредить Ольгу. Потом прошу еды и воды. Он уходит ... Я снова один. Когда рядом был близкий человек было чуть легче. Хотя и пробыл он всего несколько десятков секунд. Меньше минуты. И все же ...
Голод подступает все сильнее. В сочетании со стрессом, недосыпом и полумраком камеры это начинает вызывать галлюцинации. Мне кажется, будто стены камеры оклеены обоями с причудливым узором. А закоптившееся оргстекло рисует какие-то старинные черно-белые фрески ... Я даже могу разглядеть очертания. Вот - картина чаепития какой-то аристократической английской семьи. А рядом - другая картина ... на ней изображена женщина в красивом кружевном одеянии. Чтобы не свихнуться окончательно, я перевожу взгляд на пол в надежде, что галлюцинации пройдут. По полу ползут многочисленные жуки. От того, чтобы с криком отпрыгнуть в сторону, меня удерживает лишь осознание того, что в реальности этих жуков нет и в помине.
Я пересаживаюсь вплотную к решетке. Это единственное место, где разглядывать ровным счетом нечего. Галлюцинации, наконец, оставляют меня. На смену им приходит истерика. Слезы льются из глаз тих, безмолвно. Я отвернулся ото всех, чтобы никто не увидел моего стыда. Я думаю о том, что еще, как минимум, сутки не увижу Лельку, не увижу детей, что не выйду на работу и подведу своих, думаю об измучившемся отце. Хороших мыслей на тот момент у меня не было.
* * *
А у нас в камере, тем временем, перемены. "Молодого" перевели в СИЗО. Влад дозвонился до кого-то и за ним должны вот-вот приехать. Вместо них к нам подселяют киргиза, а чуть позже сажают обдолбанного наркомана. Он успевает нас минут двадцать повеселить, после чего его уводят на допрос, и слава Богу. Он был слишком шумным.
Возвращается отец. Рассказывает, что ничего пока сделать не смог. Завтра, в понедельник, он продолжит свои попытки, а пока ... пока я застрял здесь, как минимум, до суда, который определит мою дальнейшую судьбу. Надежда остается, хотя мысль о том, что здесь придется провести еще одну ночь - невыносима.
Еще днем в нашей камере появляется нетрезвая парочка - двое парней, жена одного из которых сидит в соседней камере. Они напились и полезли купаться в городской пруд, откуда их и выловили. Впрочем, шумная компания надолго не задерживается и через пару часов их тоже отпускают. Под занавес всей этой карусели к нам подселяют еще одного узбека и двух забулдыг - похоже, завсегдатаев этой обители. Одного из них я даже знаю. Впрочем, перенаселенность камеры идет нам на пользу - забулдыг тоже отпускают через пару часов.
В камере на некоторое время устанавливается азиатский климат. Гости столицы почти не говорят по-русски, зато прекрасно понимают друг-друга, а единственный русскоговорящий обитатель камеры помимо меня - Владимир из-за высокой температуры целыми днями спит. Мне немного лучше. Немногим ранее, отец принес еды и воды. Хлеб и нарезанная большими кусками колбаса - этим смогла перекусить вся камера. Бутылку с кофе я оставил себе, отдав остальным питьевую воду.
Я уже смирился с тем, что здесь придется ночевать вторую ночь кряду. Узбеки всю еще не оставляют надежды. Один из них, внешностью напоминающий цыганенка Яшу из "Неуловимых", пытается убедить охрану его отпустить. Другой - Валли - тайком названивает своему хозяину с мобильного телефона, который ему удалось оставить при себе.
В коридоре раздается ужасный шум. Притащили какого-то уж совсем невменяемого пьяницу, который дебоширит, что есть мочи. К тому же, ему постоянно становится плохо. Мне немного не по себе. Но, к счастью, его "селят" в соседнюю камеру, где его незамедлительно начинает тошнить. Немного покричав, он успокаивается.
Я пробираюсь к двери и пытаюсь определить, который сейчас час. При аресте, у нас забрали все вещи, кроме носимых на себе. Поэтому, сколько сейчас времени, сказать могут только вновь прибывшие. Но, если подойти к решетке и изогнуться, то сквозь просмотровое окно в двери комнаты дежурного можно увидеть краешек окна. Я заглядываю ... еще относительно светло, но солнца уже нет ... наверное, часов десять вечера - решаю я.
Владимир как всегда спит, оставив место на скамье для меня. Узбеки мирно лопочут что-то по-своему между собой. Они не занимают мое место до тех пор, пока я сам не предлагаю. Не сейчас. Я сажусь на свое место и пытаюсь уснуть. Узбеги, спустя полчаса, один за другим, устраиваются на полу "вальтом". Я разрешаю Валли использовать мой свитер, переданный матерью вместе с едой, в качестве подушки, предварительно обернув его в целлофановый пакет.
Странная штука ... С одной стороны, здесь каждый - сам за себя, и хочет освободиться, опередив других. С другой - жуткие условия, зверство охраны и лишения вынуждают нас заботиться друг о друге.
[TR]
[TD]
[/TR]
[/TABLE]
[/FLOATL]Отца пускают поговорить со мной через решетку. Он бледен. Плохо выглядит. У него осунувшееся лицо. Он выглядит каким-то ... маленьким и беспомощным. По одному его виду я догадываюсь, что дела мои плохи. Словно бы извиняясь, он говорит, что сегодня - воскресенье, и что пока он не смог никого найти, но делает все возможное. Спрашивает, что мне принести. Я, первым делом, прошу предупредить Ольгу. Потом прошу еды и воды. Он уходит ... Я снова один. Когда рядом был близкий человек было чуть легче. Хотя и пробыл он всего несколько десятков секунд. Меньше минуты. И все же ...
Голод подступает все сильнее. В сочетании со стрессом, недосыпом и полумраком камеры это начинает вызывать галлюцинации. Мне кажется, будто стены камеры оклеены обоями с причудливым узором. А закоптившееся оргстекло рисует какие-то старинные черно-белые фрески ... Я даже могу разглядеть очертания. Вот - картина чаепития какой-то аристократической английской семьи. А рядом - другая картина ... на ней изображена женщина в красивом кружевном одеянии. Чтобы не свихнуться окончательно, я перевожу взгляд на пол в надежде, что галлюцинации пройдут. По полу ползут многочисленные жуки. От того, чтобы с криком отпрыгнуть в сторону, меня удерживает лишь осознание того, что в реальности этих жуков нет и в помине.
Я пересаживаюсь вплотную к решетке. Это единственное место, где разглядывать ровным счетом нечего. Галлюцинации, наконец, оставляют меня. На смену им приходит истерика. Слезы льются из глаз тих, безмолвно. Я отвернулся ото всех, чтобы никто не увидел моего стыда. Я думаю о том, что еще, как минимум, сутки не увижу Лельку, не увижу детей, что не выйду на работу и подведу своих, думаю об измучившемся отце. Хороших мыслей на тот момент у меня не было.
* * *
А у нас в камере, тем временем, перемены. "Молодого" перевели в СИЗО. Влад дозвонился до кого-то и за ним должны вот-вот приехать. Вместо них к нам подселяют киргиза, а чуть позже сажают обдолбанного наркомана. Он успевает нас минут двадцать повеселить, после чего его уводят на допрос, и слава Богу. Он был слишком шумным.
Возвращается отец. Рассказывает, что ничего пока сделать не смог. Завтра, в понедельник, он продолжит свои попытки, а пока ... пока я застрял здесь, как минимум, до суда, который определит мою дальнейшую судьбу. Надежда остается, хотя мысль о том, что здесь придется провести еще одну ночь - невыносима.
Еще днем в нашей камере появляется нетрезвая парочка - двое парней, жена одного из которых сидит в соседней камере. Они напились и полезли купаться в городской пруд, откуда их и выловили. Впрочем, шумная компания надолго не задерживается и через пару часов их тоже отпускают. Под занавес всей этой карусели к нам подселяют еще одного узбека и двух забулдыг - похоже, завсегдатаев этой обители. Одного из них я даже знаю. Впрочем, перенаселенность камеры идет нам на пользу - забулдыг тоже отпускают через пару часов.
В камере на некоторое время устанавливается азиатский климат. Гости столицы почти не говорят по-русски, зато прекрасно понимают друг-друга, а единственный русскоговорящий обитатель камеры помимо меня - Владимир из-за высокой температуры целыми днями спит. Мне немного лучше. Немногим ранее, отец принес еды и воды. Хлеб и нарезанная большими кусками колбаса - этим смогла перекусить вся камера. Бутылку с кофе я оставил себе, отдав остальным питьевую воду.
Я уже смирился с тем, что здесь придется ночевать вторую ночь кряду. Узбеки всю еще не оставляют надежды. Один из них, внешностью напоминающий цыганенка Яшу из "Неуловимых", пытается убедить охрану его отпустить. Другой - Валли - тайком названивает своему хозяину с мобильного телефона, который ему удалось оставить при себе.
В коридоре раздается ужасный шум. Притащили какого-то уж совсем невменяемого пьяницу, который дебоширит, что есть мочи. К тому же, ему постоянно становится плохо. Мне немного не по себе. Но, к счастью, его "селят" в соседнюю камеру, где его незамедлительно начинает тошнить. Немного покричав, он успокаивается.
Я пробираюсь к двери и пытаюсь определить, который сейчас час. При аресте, у нас забрали все вещи, кроме носимых на себе. Поэтому, сколько сейчас времени, сказать могут только вновь прибывшие. Но, если подойти к решетке и изогнуться, то сквозь просмотровое окно в двери комнаты дежурного можно увидеть краешек окна. Я заглядываю ... еще относительно светло, но солнца уже нет ... наверное, часов десять вечера - решаю я.
Владимир как всегда спит, оставив место на скамье для меня. Узбеки мирно лопочут что-то по-своему между собой. Они не занимают мое место до тех пор, пока я сам не предлагаю. Не сейчас. Я сажусь на свое место и пытаюсь уснуть. Узбеги, спустя полчаса, один за другим, устраиваются на полу "вальтом". Я разрешаю Валли использовать мой свитер, переданный матерью вместе с едой, в качестве подушки, предварительно обернув его в целлофановый пакет.
Странная штука ... С одной стороны, здесь каждый - сам за себя, и хочет освободиться, опередив других. С другой - жуткие условия, зверство охраны и лишения вынуждают нас заботиться друг о друге.